Мне Франции нету милее страны
И мне на прощание слёзы даны…

Эти строки Марины Цветаевой относятся к времени её отъезда в Россию в 1939 году. Возможно ли предположить, что именно в них выражено то чувство, с которым относилась русская эмиграция к приютившей её Франции?
Как найти подтверждение этому? Можно ли прочитать по лицам людей на фотографиях, собранных в этой книге, какой жизнью они жили, были ли они несмотря на горечь изгнания счастливы, о чем они думали?

Сознательно или нет, но мы всегда стремимся разглядеть в глазах людей, как в «зеркале души», высокие человеческие качества — честь, благородство, ум, нежность… Мы ищем в лицах людей следы их жизни. Особенно когда всматриваемся в фотографии людей известных. Что происходило в их судьбе, в их душе в тот момент, когда к ним приблизился фотоаппарат, чем жили их сердца, так хорошо знакомые нам по их творчеству, по их делам?

Людям свойственно искать общее между миром духовным и миром материальным, и может быть, это, в какой-то мере, и определило появление в середине прошлого века фотографии, или как говорил Поль Клодель — объектива, «…который помогает увидеть связь между материей и духом».

Благодаря этому изобретению история стала видимой. Она хранится теперь и передаётся от поколения к поколению «документами времени» — старыми фотографиями. Когда-то они заполняли страницы газет и журналов и адресовались человеку-эмигранту в конкретный день его жизни. Помещённые на листы семейных альбомов, они хранили воспоминания о доме, о счастье, о любви… С рекламных афиш они сообщали о новой работе артиста или художника. И всегда притягивали к себе внимание. Кто бы ни держал в руках фотоаппарат, — был ли он профессионалом или только любителем — получалось почти всегда интересно, и люди всегда хотели, всегда старались поучаствовать в совершении этого чуда.

Вот что рассказывает художник Ростислав Добужинский:
«Первый аппарат, который я получил, была камера «Брауни», подарок отца. Это была коробка, в которой можно было сделать разные диафрагмы, вытягивая какую-то железную пластинку. Первой фотографией, которую я сделал, была фотография моего отца в чёрных очках. Это было летом 1911 года в Швейцарии, в очень жаркое время. Мне было 8 лет. Отец на меня потом страшно рассердился: «Зачем ты выбрал такой момент, когда у меня очки…». С этого времени я начал фотографировать. Особенно блестящих результатов не получалось, но был период, когда фотография стала для меня почти таким же интересом, как и рисование. Это доставляло мне громадное удовольствие. Я снимал налево и направо, и дома снимал, и пейзажи снимал, и все что попадалось — всё старался запечатлеть, например брошенную куклу в луже. Это я как бы запечатлевал свою историю. Семья моя тоже, конечно, «не избежала» этого моего увлечения. Я никогда не был профессиональным фотографом, таким, например, как Наппельбаум, который наводил туман вокруг, искусственный свет, прибавлял какие-то рефлексы. Меня это совершенно не интересовало. Меня интересовал чистый документ, потому что это оставалось в памяти, потому что это были воспоминания. А сама фотография была только способ, чисто технический.

Потом был период скаутства, когда я очень много и фотографировал и сам позировал… Я отпустил бороду, играл под «старого ковбоя» — такой вот «театр для себя». И просто, конечно, скаутскую жизнь фотографировал.
Я снимал всегда. Просил других людей снимать меня во время работы. Просто как сувенир, как зафиксированный этап в художественной жизни. Мне жаль теперь, что я не снимал во время кинематографических и театральных постановок. Сейчас почти ничего от всего этого не осталось…».

Но многое, как в частных, так и общественных архивах всё-таки сохранилось и осталось. И в этой книге, — фрагмент сбережённого материала, принадлежащий тому времени и той, едва ли не лучшей, части  русского народа, которая была отторжена от своей родины.